Глава первая. Милосердная Маша, бурный разговор и собрание сумасшедших.
Мое полное кошачье имя Генералиссимус, если полностью писать, кто умеет, а должность обыкновенная — кот домашний, комнатный. Когда девочка Маша вытащила меня из водосточной канавы и принесла домой мокрого и трясущегося, махонького, с кулачок, папа тут же засуетился, сделал глаза щелочками, на цыпочках прошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Мама наоборот окаменела сторожевой башней в прихожей и долго-долго молчала, потом помолчала еще, потом пошла в папин кабинет, но не на цыпочках, а твердым солдатским шагом.
За дверью бурным водопадом сыпались глухие неразборчивые слова, а Маша сидела на пороге, готовая зареветь. Я и вовсе уткнулся в ее кружева, и только дрожащий хвостик выдавал мое волнение.
Наконец, дверь папиного кабинета открылась. Вышел виновато улыбающийся папа. Вышла заплаканная мама. Папа подмигнул Маше незаметно для мамы.
- А что, смотрите, какой хорошенький, - ткнул в меня пальцем папа.
- Пушистенький. Рыженький. Черноглазенький. И язычок розовый, - выпалила Маша на одном дыхании.
А мама махнула рукой:
- Это собрание сумасшедших, а не приличная семья колежского асессора.
Так меня усыновили и оставили в доме, пока еще без имени, но на собственной подстилке из старого бобрового воротника за книжным шкафом Машиной спальни.
Глава вторая. Как меня назвали Генералиссимусом.
На следующее утро меня положили в желтую корзинку, пахнущую сельдереем и петрушкой.
- Какие будут предложения? - спросил папа.
- Рыжик, - робко пискнула Маша.
Папа покачал головой:
- Этих Рыжиков пруд пруди…
- Тогда Муся…
- Это почему же?
- Потому что, я маленькой была Мася, а он тоже маленький и будет Мусей.
- Только не называйте христианскими именами, - возразила мама.
- А почему? – спросила Маша.
- Потому что святые обидятся.
- Святые, может, и не обидятся, они не обидчивые, - сказал папа, - но звать котов человеческими именами нехорошо, - и тут же сам предложил:
- А назовем-ка мы его Генералиссимусом.
- Это почему? - хором сказали Маша и мама.
- Я вчера был свидетелем забавного происшествия, - улыбнулся папа и рассказал следующее.
Вчера дворник Прохор стучался домой. Жена его Луша открыла дверь и спросила:
- Опять двадцать пять?..
Прохор замотал головой. Тогда жена дворника Луша приказала ему:
- Тогда скажи генералиссимус…
Дворник Прохор сначала зачастил скороговоркой, потом зашипел-засвистел на шипящих, как сдутый шар. Так и получилось у него:
- Генералиссшшссммсс…
Маша рассмеялась и тут же попробовала сказать «генералиссимус» скороговоркой. И мама тоже незаметно задвигала губами и засмеялась.
- Ну-с, дорогие мои, назовем его Генералиссимус, - сказал папа. - Будет он у нас кошачьим полководцем.
- А пока он маленький можно звать его Симкой, - выпалила Маша. - У него в корне есть слово такое - «сим».
- А немножко подрастет, будет «ваше благородие», - с иронией сказала мама.
Так я стал Генералиссимусом. Правда, полным именем меня звали редко. В основном, когда находили разбитую сахарницу, или спутанный клубок ниток, или опрокинутый цветочный горшок.
Тогда Маша кричала звенящим голосом:
- Ге-не-ра-ли-сси-мус…
И мне становились не по себе.
А когда меня гладили по рыжей шубке, то звали обычно Симкой, Симулей или Симочкой.
А Машина мама чаще всего звала меня «ваше благородие».
- Извольте позавтракать, «ваше благородие»…
- Не угодно ли молочка, «ваше благородие»…
- Позвольте, лапки почищу, «ваше благородие»…
Пожалуйста-пожалуйста, сколько угодно, я не гордый, хоть и Генералиссимус.
Глава 3. Какие же все странные!
Маша часто опаздывает из гимназии. Иногда она очень сильно опаздывает и приносит всяких воробьев-синичек с подбитым крылышком, сонных ежей клубком, зеленых лягушек в бородавках, хромых кузнечиков и других трепещущих и жалких, грязных и мокрых. Она сует воробьев мне под самый бок:
- Пусть погреются, Симочка.
А мне и не жалко. Пусть себе греются. Правда, один воробей чуть не умер от страха. Он закатил глаза, нахохлил зоб и долго трясся у меня под лапой.
Наверное, подумал, что попал к людоедам, которые кормят воробьями котов. Но я не кушаю сырых воробьев. Еще чего! Перьями портить желудок. И лягушек я не кушаю. И кузнечиками не балуюсь. Я все-таки русской породы кот, это же по хвосту видно.
Но Машины питомцы не читают в раскрытой книге моей благородной души. И лягушка спряталась под Машину кровать и долго тряслась там от ужаса. А кузнечик прыгнул на штору и просидел на ней до самого утра.
Утром мама распределяет Машин зверинец. Здоровых - в уголок живой природы, или даже в зоопарк, или просто звонит по знакомым. А больных относит к ветеринару. Хотя делает это тайно.
Сначала она устраивает Маше хорошую выволочку: «Это-когда-нибудь-кончится-это-не-семья-а-собрание-сумасшедших-никакой-гигиены-в-доме»… И т. п.
Но когда никто ее не видит, она гладит раненого воробья и тихо поет ему что-нибудь жалостливое, подсыпает больным синичкам семечек, целует в нос спящего ежа, а мне строго грозит пальцем, чтобы не проговорился.
Папа не вмешивается в мамины выволочки. Он на цыпочках уходит в свой кабинет. А потом после бури выходит и умиротворенно смотрит на Машину маму. И этот тоже любит тайком погладить раненого звереныша и что-то бормочет в бородку при этом, словно горло полощет. Какие же они странные!..