ГЕННАДИЙ ВАСИЛЬЕВ

Укрощение строптивых

Жанр: детские приключения, забавные истории и смешные трагедии.
Теги: Детские приключения, Юмор, Смешные истории.
Электронная книга в формате:
PDF, EPUB, MOBI, FB2, Doc, RTF.

Однажды мы с Мишкой собрались на юг.
С нами еще папа собрался, но это не в счет. Потому что папы и на юге, и на севере только газеты читают и пену сдувают с кружек. А это можно и дома делать на диване. И только дети понимают, как здорово на юге.
Например, здорово взять и засыпаться горячим песком с ног до головы. Это называется «засыпушки».
Или здорово ловко отпрыгивать от шипящей волны морского прибоя. Это «недотрожки».
Еще неплохо нырнуть, упереться в дно руками и выставить ноги из воды. Это «флажки».
А еще можно под водой здороваться с открытыми глазами.
Это «гляделки».

Хорошо выпустить из себя весь воздух, у-у-упс… и пойти на самое дно, улечься там посреди морских глыб. Это «утоплюшечки». А если вынырнуть из воды по пояс и так держаться, работая под водой ногами - это «свечка». А можно еще нырять «ласточкой» с подбрасыванием. Или кувыркаться в воде и крутить «колесо». Или искать «водолазом» под водой брошенные камни желтого ракушняка.
Но только папам всего этого не нужно. Они газетами, шу-у-урх… и пену с кружки, у-уф…
Словно никогда и не были сами голопузыми мальчишками.
И хоть мой брат Мишка еще маленький, и он все время держит меня за руку, и часто запускает пальцем в нос, но все же с ним гораздо интереснее, чем с папой.
И когда мы оказались на городском вокзале с билетами на трех человек в южном направлении, то брат Мишка и я, конечно, сразу поняли, как замечательно, что мы едем на юг именно поездом. Мы сразу заметили, что вагонные стекла покрыты тонким слоем пыли, по которой можно писать пальцем разные письмена и рисовать рожицы.
Что сиденья в длинном коридоре откидываются и тут же захлопываются с громким стуком, шле-епс… Что дверь перед туалетом открывается в обе стороны, пи-и-у… А за дверью треугольная крышка из-под которой торчат пустые молочные пакеты. И что в этом поезде уже начинается юг. Потому что под вагонной крышей было так жарко, что захотелось сразу раздеться до трусиков. И еще скрипел песок повсюду. И вагонные полки немного напоминали пыльные пляжные лежаки.
Но только папа и в поезде тут же нашел газеты. И тут же у него пена показалась из узкого горлышка зеленой бутылки. Хоть поезд еще даже не успел тронуться с места.
И я понял, что взрослая жизнь – это ужасно скучная штука, если в ней одна радость – серые газетные листы и горькая пена из горлышка бутылки.
И мы с Мишкой махнули рукой на нашего папу. Что с него взять, если он уже взрослый?..
И пошли заглядывать в соседние купе. Это было гораздо интереснее, чем смотреть на папу с газетами.
Между прочим, в городе так просто не заглянешь в открытую дверь. В городе все двери на замках с цепочками. И собаки рычат у многих за порогом. И дверные глазки блестят выпуклыми зрачками. И железные спины у многих дверей, так что лоб расшибешь.
А в поезде все двери были нараспашку. Потому что жарко было в вагоне, как на пляже.
И люди сидели на полках в одних майках и махали перед лицом газетами и журналами.
В одном купе ехали сплошь мужчины. Они сидели с газетами, как наш папа, и весь столик был заставлен запотевшими бутылками.
В другом купе страшно пахло духами, так что мы с Мишкой даже зажали носы, так несло розами, фиалками и анютиными глазками, словно от цветочной клумбы. И какие-то тетеньки раскладывали на столике салфетки и пластиковые тарелки.
В третьем купе пахло яблоками и сосновыми стружками. Там ехали какие-то старички.
И только в соседнем купе было пусто. И все четыре полки были пустые. И на коврике не стояли домашние тапочки. И даже занавески были задернуты. И не пахло ничем.
И мы с Мишкой уже решили обжить это пустое купе, потому что в чужом купе всегда интереснее, чем в своем, но только загрохотало что-то в конце вагона и огромный дяденька в темно-сером костюме стремительно подошел к этому купе метровыми шагами.
Он частенько оглядывался через плечо, словно у него за спиной жужжала оса. Он держал руки поджатыми, как боксер, и кулаки у него белели косточками на весь вагон. Он прищуривал глаза, словно в лицо ему дул ветер с песком. И грудь у него была пуленепробиваемая и квадратная, как шкаф.
Дядя обшарил пустое купе глазами.
Откинул все лавки.
Осмотрел пустые ящики под лавками.
Заглянул под крышку вагонного столика.
Пошарил там рукой зачем-то.
И только после это обернулся и махнул рукой в конец вагона.
И там тут же показалась какая-то строгая тетенька ученого вида, которая вела за руку красивую девочку. Эта девочка была похожа на куклу. Она вся блестела каким-то глянцем и волосы у нее были необыкновенной длины, чуть ли не до самого пола. И ступала девочка по вагонному коврику, как принцесса, точеными ножками в блестящих туфельках.
И даже Мишка, несмотря на свой незначительный возраст, понял, какая это необыкновенная девочка. Потому что он тут же сунул палец в нос. А у меня побежали мурашки по коже. Это у меня бывает. Я всегда кожей чувствую все необыкновенное. Если мама свежий торт «Таврида» приносит из магазина, или купили новенький велосипед и спрятали за дверью, или кошка родила котят, у меня сразу мурашки бегут по спине. И я давно уже знаю, что если мурашки сыпятся между лопаток, то это неспроста.

Но только нас Мишкой наоборот словно примагнитило к этой двери. И мы зачастили вдоль этой двери, словно мы были мухами, а там было медом намазано. И я подумал, что в такой духоте эти важные вип-персоны не смогут долго продержаться запертыми на все задвижки, и, конечно же, попал в точку.
Стоило только нашему поезду дернуться с места и вагонным колесам завести свою унылую песню, тук-тук-тук… как щелкнул замочек, тре-екс… и отъехала в сторону купейная дверь, вжи-ик...
И охранник тут же выглянул из открытой двери и посмотрел прямо сквозь нас, словно мы были прозрачные.
Необыкновенная девочка сидела в углу вагона неподвижно, словно ледяная статуя. Ученая няня развешивала чистенькие полотенца, раскладывала бумажные салфетки, расправляла занавески на окнах. Охранник смотрел сквозь нас стеклянными глазами. И все они в этом душном купе были полностью одетыми.

То есть они почему-то остались в своих костюмах и платьях и не переоделись, как все нормальные люди, в потертые спортивные штаны и майки. Не скинули тесных туфлей. Не сунули босые ступни в разбитые шлепанцы. Они восседали на купейных полках, словно в Большом театре, на первом ряду.
И мы с Мишкой почесали в затылках. Вот это да! И нам стало неловко торчать у них перед глазами. Мы с Мишкой стали ходить взад вперед.
То к проводнице за водой. То выбросить фантик в треугольный ящик. То просто так.
Мы пробегали у них перед носом каждые пять минут. Но только девочка ни разу не шелохнулась. Девочка ни разу не повернулась в нашу сторону. Она даже ухом не повела ни разу. Словно мы и правда были какими-то мелкими мушками.
И только телохранитель всякий раз хмурился, когда мы проходили мимо. И у него на лбу было написано, как мы ему надоели.
Но только коридор был общий. И никому не запрещалось по нему ходить взад вперед, как маятник в часах.
И мы так бегали с Мишкой до самого вечера, пока не спала жара. В вагоне немножко посвежело, и многие двери захлопнулись наконец. А самой первой захлопнулась дверь важной персоны с охранником и няней.
И я задумался. А почему, собственно, мы с Мишкой едем без охранника и няни? И никто не стелет нам салфеток под нос? Никто не открывает перед нами дверей? Никто не вытирает нам пыль со столика? Мы и сами конечно можем вытереть запросто и со столика, и под носом, можем сами дверь открыть пяткой. И я даже у папы спросил об этом.
Но папа сказал:
- Вы что, ненормальные? Зачем вам столько народа вокруг себя? Когда у вас папа есть на все, про все... Он вам и телохранитель, и няня, и даже мальчик на побегушках. И под носом вытерет, и салфетку подаст, и любой собаке покажет язык, то есть кулак. Понятно! А девочка едет без папы и мамы. Вы что, этого не заметили? Она же, как сирота. Ни отца рядом, ни матери… Вы уж лучше и не завидуйте. Понятно!
И мне даже жалко стало вдруг эту несчастную девочку. Так вот почему она такая скучная! Сидит неподвижно, как обмороженная. И даже не смотрит по сторонам на интересных мальчиков. И не хочется ей поменять туфли на шлепанцы. Забросить в чемодан платье. Напялить на плечи футболку! Вот почему она с места не шелохнется, словно ее приклеили к этой полке суперклеем!
Конечно, без мамы и папы сильно не разгуляешься. Хоть эти папы и интересуются одними газетами и пеной на кружках, а мамы - кефиром и нарезкой колбасы. Но все-таки без мамы и папы еще хуже. И не скажи…
И мы с Мишкой тут же обняли нашего папочку с двух сторон, так что он у нас даже лбы пощупал, не перегрелись ли мы? Но мы не перегрелись. Хотя и едва шевелились уже вареными раками. Мы уже страшно хотели спать, а-а-у-у... Это мы уже зевали так.

Но я дошел до своего купе без всяких приключений и сел на свою нижнюю полку. Я лег под простынь и вытянул ноги с наслаждением. Так что сразу уткнулся в Мишкины гладкие ножки. Но только они у него словно выросли за ночь. Они стали гораздо больше, чем были вечером. И я лягнул Мишку тихонечко и стал пристраивать голову на подушке. Но только подушки почему-то не было. Странно!.. Нам с Мишкой папа дал две подушки, а сам улегся спать головой на спортивной сумке, это я точно помню. Но только от моей подушки осталось одно пустое место. И я пошарил рукой по полу, может, подушка свалилась? Нет, подушка не свалилась.

Я похлопал по матрасу, может, она съежилась как-то. Нет, не съежилась. Я махнул руками по воздуху, может, подушка разлетелась по перышку. Нет, перья не летали по воздуху. И не разлетелась подушка, не упала на пол, не съежилась с кулачок. Ее просто не стало. И тогда я понял, что это Мишка-брат так меня разыгрывает. Что он проснулся, когда я вставал в туалет, и решил меня подурачить. Взял и положил себе под голову две подушки и сам теперь лежит и смеется во все легкие, зажав рот. И я прислушался и точно услышал на другой стороне полки какие-то подозрительные звуки. Словно, кто-то давился со смеху сквозь зубы.
Я приподнялся. Осторожно подобрал под себя ноги. Тихонько протянул руки к Мишкиной подушке. Сейчас я покажу, как меня разыгрывать. Я крался тихо, как заправский шпион. Вот уже мои пальцы коснулись уголка подушки. Вот уже я вцепился покрепче в наволочку. Вот уже я уперся коленом в матрас. Я даже услышал, как Мишка задышал часто-часто, словно собирался чихнуть. И Мишкины волосы коснулись моей руки, только они почему-то оказались не жесткими и короткими, а нежными и волнистыми.
Но только я уже набрал воздуху в легкие и дернул подушку изо всех сил, так что Мишка заорал на все купе пронзительным тонким голоском, а-а-а…
И я с подушкой отлетел в другую сторону полки. А Мишка подпрыгнул жабой до потолка на другом конце. Он вдруг заорал еще громче, а-а-а!.. Но только уж как-то очень странно… Никогда я не думал, что Мишка умеет кричать так визгливо? Даже в ушах закололо тонкими иголочками. Никогда не думал, что Мишка может так дрожать? Полка буквально тряслась ходуном. Никогда не думал, что Мишка запустит в меня подстаканником, книжкой, полотенцем и всем, что попалось ему под руку? Одним словом, Мишка переполошил весь наш вагон.
Захлопали двери во всех купе.
Папа наш скинул с себя простынь и протянул руку к ночнику.
Вспыхнул свет в купе.
И я увидел, что Мишка сидит передо мной в девчоночьей ночной рубашке и длинные локоны свисают с его головы до самой подушки. Не успел я щелкнуть челюстью от удивления, как папа вдруг выхватил из кармана черный пистолет
и сунул мне его прямо под нос. Папа почему-то оказался одетым в серый костюм. Он спал в этом сером костюме, не раздеваясь. И откуда он его только взял?

И даже проводница, прибежавшая на шум, затряслась в беззвучном смехе.
И я тоже засмеялся.
- Я думал это Мишка, ха-а-ха-а…
Взмахивал я руками.
- Подушку мою спрятал, ха-а-ха-а..
Я тряс головой.
- Я за подушку хва-ать…
- А это я… - держалась за покрасневшие щеки девочка.
- Думала это грабитель, ха-а-ха-а…
Девочка всплескивала руками.
- Думала, похититель детей…
Девочка закатила глаза к потолку.
- А это я… - схватился я за голову.
И всем нам было страшно смешно.
Один только Мишка все проспал на свете. Он совсем ничего не услышал, ни грохота дверей, ни оглушительных криков, ни нашего смеха, и только пускал пузыри во сне.

А мы уже и не могли заснуть. Потому что стало светать за вагонными окнами, и все вокруг стало розоветь: занавески на окнах, простыни, бледные лица, все-все стало удивительно розовым и добрым.
И совсем не хотелось спать.
И мы с этой девочкой сидели рядышком на вагонной полке, плечом к плечу, и дружно болтали ногами.
Она была в тонкой ночной рубашке, а я в майке. Я рассказывал ей, как на море играть в «недотрожки» с волнами, как прыгать «ласточкой» из сцепленных рук, как показывать «свечку», как зарываться в песок «покойничком». Как делать «флажок» ногами из воды. Как ложиться прямо на дно «утоплюшкой». Как пускать «фонтанчики» из сжатых ладоней. И еще мы с ней играли в тяпки-ляпки.
Это когда по рукам, ба-ац… И шле-епс мимо, прямо по столу…
И с телохранителем мы тоже играли в тяпки-ляпки. Очень было здорово лупить по его большим красным рукам, не промахнешься, ба-ац…
И я, между прочим, даже подержал тяжелый черный пистолет. Настоящий, с черной дырочкой, из которой пахло не порохом, а испорченным постным маслом. Только жаль что нельзя было целиться из него и стрелять.
И мы замечательно ехали на юг все вместе.
Даже папа нам не мешал.
Он весь день читал с охранником газеты и сдувал пену со кружек.
И я подумал, что все взрослые одинаковы...
И мы, дети, тоже!

И хоть нас с Мишкой отодвинули в сторонку, и блестящая девочка даже не повернула к нам своей царственной головы, но я уже понял, что все это неспроста.
И хоть за девочкой тут же дверь захлопнулась с треском, и щелкнула дверная задвижка, вжи-ик... Это тоже было совершенно неспроста.
И только папа оторвался от газеты и сказал равнодушно:
- Вы, ребята, подальше держитесь от этого купе. Там какая-то важная вип-персона с телохранителем и с няней. Сидите ка лучше рядом со мной…

Спать нам с Мишкой пришлось на одной полке. Потому что у нас с Мишкой было одно место на двоих. Билетов было два, а место одно. Мишка же был еще совсем маленький, и ему не полагалось отдельной полки.
И мы с Мишкой сначала улеглись головами к окну, но оказалось, что у Мишки голова не такая уж и маленькая. Она уперлась в мою голову и столкнула ее с подушки. И подушка оказалась какая-то совсем куцая, с кулачок. И мы начали с Мишкой бодаться головами, так что я совсем свалился с полки. И папа посмотрел, как мы барахтаемся под простынью и велел нам ложиться валетом.
Валетом, это как в картах нарисовано, ноги к ногам, а головами врозь. И хоть ногам было побольше места на матрасе, чем головам на одной подушке, но только мы еще долго пинались пятками, пока не заснули наконец. И я еще некоторое время прислушивался, как стучат колеса, тра-та-та, как хлопает дверь в конце вагона, как скрипят где-то внизу железные пружины, да и заснул.

Проснулся я оттого, что мы стояли. И это оказалось очень непривычно. Потому что в вагоне крепче спишь, когда он мчится на полном ходу. А когда поезд стоит, как вкопанный, то самому хочется бежать куда-то. И я сразу понял, куда мне надо было бежать темной ночью, пока вагон не бросает из стороны в сторону. Я нащупал пятками шлепанцы на полу и побрел лунатиком в сторону туалета.
Все вокруг изменилось чудесным образом. Сказочный лунный свет лился через окна. Занавески повисли белоснежными косами. И тянулась длинная дорожка по узкому коридору, словно в конце тебя ждало счастье. Но я знал, что меня ждет в конце. И я чуть ли не бегом побежал в конец вагона. Там меня ждало большое облегчение. И я обратно пошел гораздо веселее.
Я подставлял ладони лунному свету. И даже щеки подставлял, чтобы загореть немножко лунным загаром. И дергал занавески за хвостики. И мне очень хотелось шлепнуть откидным сидением на весь вагон, потому что было нельзя. И еще хотелось запеть что-нибудь громкое, как в караоке, потому что тоже было нельзя. Или хотя бы потопать ногами по коврику. Потому что всегда очень хочется делать то, что нельзя.

И тут уже я закричал пронзительным голосом, а-а-а…
А папа сказал чужим толстым голосом:
- Руки за голову!.. Лицом к стенке!.. Живо!..
И я чуть не свалился с полки.
Почему это за голову? Почему лицом к стенке? Почему живо?
И что это вообще происходит в нашем купе?
Но тут вдруг Мишка лягнул меня длинной тонкой ногой, и я в самом деле уткнулся лицом в стенку, руками за голову...
И словно встряхнулись цветные стеклышки в калейдоскопе.
И наш папа в этом встряхнутом калейдоскопе вдруг оказался страшным охранником с пистолетом в руках. Вихрастый Мишка неожиданно вытянулся и превратился в девчонку с длинными блестящими волосами. А с верхней полки свесилась вчерашняя няня и схватилась за косматую голову, а-а-а…
И я вдруг понял, что это я просто оказался в чужом купе. Я это еще лучше понял, когда настоящие папины пальцы вцепились в мои уши и я услышал настоящий папин голос:
- Как ты здесь оказался, паршивец!
И мне бы здорово влетело бы от всех: от сердитого папы, от натренированного охранника, от ученой няни, если бы вдруг не раздался тихий голосок:
- Ой, оставьте его… Пожалуйста! Он же, наверно, нечаянно…
И я заметил, что это говорит та самая девочка, которая только что пихнула меня ногой, а вчера даже ни разу не обернулась на нас с Мишкой, ни разу...
Сейчас эта девочка сжимала тонкие плечики. Терла виски пальчиками. Морщила точеный носик. И смеялась...
Да, да, она и, правда, смеялась. Настоящим живым смехом, который катился по всему вагону звонким жемчугом.
И все вдруг тоже стали потихоньку смеяться.
Папа выпустил мое ухо и подхватил свой вздрагивающий живот.
Охранник почесал голову пистолетом и закряхтел скрипучим смехом.
Ученая няня заохала наверху совой.